Новая книга стихов Марины Цветаевой. Да, новая, хотя и вышла она посмертно, хотя и стихи книги датированы 1917–1921 годами. И все-таки читаются они, эти стихи, так[,] как будто написаны только что – и сразу же прочтены вам самим автором. Так современны настроения, даже не настроения, а какой-то неуловимый звук, окрашивающий эту насквозь лирическую книгу. Книга высокой лирики, несмотря на сугубую ее «политичность». Книга совсем не «гражданская», не «политическая», хотя и настойчиво говорит о России тех кровавых и голодных, мятежных и взбаламученных дней. И, как всегда, Марина Цветаева идет наперекор. Вся Россия цветет весенними настроениями свободы, а Цветаева пишет монархически окрашенные стихи. Нет, не монархические в обычном понимании этого слова. Цветаева заявляет –

Пал без славы
Орел двуглавый,
Царь! – вы были неправы, ...
...Ваши судьи –
Гроза и вал!
Царь! Не люди –
Вас Бог взыскал.
(2 апр. 1917)

Но Цветаева не только на заре революции имеет смелость иметь свое мнение: в суровые и кровавые годы военного коммунизма, в 20–22 годах, в Москве, она выступает публично, со стихами, уже монархически явно, со стихами, воспевающими Белую армию как русский «патент на благородство». Опять здесь не дворянская спесь – дед Цветаевой был священник, – хотя и воспевает Цветаева породу:

Хоть сто мозолей – трех песков не скроешь!
Рук не исправишь – топором рубя!
О, откровеннейшее из сокровищ
Порода! – узнаю тебя.
(Июль 1920)

Здесь не кастовое чувство, не классовый инстинкт: Цветаева – неимущая, потомственная интеллигентка, а затем всю жизнь – нищая. Но она не может в годы, когда всю страну заливает тусклая пошлость разговоров о прирожденном равенстве всех и вся – когда – вопреки биологии, истории и здравому смыслу – все погрязает в зверином законе: кто выживает, тот и лучший, а нажиток культуры, поколения культуры – буржуазный предрассудок, – Цветаева не может не крикнуть во весь голос: – вы лжете! И она естественно – поэзия всегда взволнованна и не объективна – подчеркивает противоположное:

Поступью сановнически-гордой
Прохожу сквозь строй простонародья...
(25 сент. 1918)

Так всегда: когда ты взволнован, ты живешь в самом водовороте жизни, а не «объективно» оцениваешь ее со стороны, потом, – ты – если ты честен и прям – не идешь за господствующим и торжествующим, а защищаешь правду павших, правду другой стороны. А поэт – он всегда еще и подчеркивает без меры, щедрой рукой. Но как мало русских тех лет, подобно Цветаевой, могли выйти на эстраду в огромном зале политехнического музея в Москве – и громогласно объявить.

Руку на сердце положа:
Я не знатная госпожа!
Я – мятежница лбом и чревом,
Каждый встречный, вся площадь, – все! –
Подтвердят, что в дурном родстве
Я с своим родословным древом, ...
...Да, ура! – За царя! – Ура!
Восхитительные утра
Всех, с начала вселенной,
въездов!·

Марина Цветаева не скрывала ни своих воззрений, ни своих чувств. Она не скрывала и того, что муж ее – на Дону, в Белой Армии, и она всей своей душой не в Москве, а там, на Дону. На том же вечере читала она много, пока не прервал ее – «Г-жа Цветаева, достаточно, – повелительно-просящий шопот Брюсова», незадачливого устроителя вечера, тогда уже коммуниста. Читала она и свои любимые, как подчеркивает в приписке к этим стихам в «Лебедином стане»:

Кто уцелел – умрет, кто мертв – воспрянет
И вот потомки, вспомнив старину
Где были вы? – вопрос как громом грянет
Ответ как громом грянет: –
На Дону!
– Что делали? – Да принимали муки,
Потом устали и легли на сон
И в словаре задумчивые внуки
За словом: долг напишут слово: Дон.
(17 марта 1918)

Но не торжествующая медь победных оркестров, не торжественные парады и даже не бранные подвиги влекут душу цветаевской поэзии. Нет, эти щемящие, небывало мусоргские тона поминных песнопений нищих и и юродов, калек и осторожных сидельцев – за усопшую Русь. Я мало могу назвать таких в самую поддонную русскую глубь уходящих стихов, как такие стихи «Лебединого стана», как «Чуть светает» (стр. 19–20), «Москве» (стр. 25–26), «Семь мечей пронзили сердце» (стр. 34) и замечательнейший плач-причит «Ох, грибок ты мой грибочек» (стр. 53–54):

...И справа и слева
Кровавые зевы
И каждая рана:
– Мама!
И только и это
И внятно мне, пьяной.
Из чрева – и в чрево:
– Мама!
... Белый был – красным стал
Кровь обагрила.
Красным был – белый стал:
Смерть побелила. ...
(Дек. 1920)

Книжка Цветаевой и издана так, как она должна быть издана: не только стихи, а все авторские приписки к ним в рукописи, все заметки на полях: вся целокупная жизнь, а не только сами стихи. Лирический дневник большого человека и большого поэта. И вся запутаннейшая и трагико-ироническая ухмылка дней, вся диалектическая сложность и невнятица: но где же правда?

Из строгого, стройного храма
Ты вышла на визг площадей...
– Свобода! – Прекрасная Дама
Маркизов и русских князей.
Свершается страшная спевка, –
Обедня еще впереди!
– Свобода! – Гулящая девка
На шалой солдатской груди!
(26 мая 1917)

И совершенно замечательная авторская приписка: «Бальмонт, выслушав: – Мне не нравится – твое презрение к девке! Я – обижен за девку! Потому-что – (блаженно-заведенные глаза) – иная девка... Я – Как жаль, что я не могу тебе ответить: – Как и иной солдат…»

Вы, читатель, прикасаетесь к чужой душе, прямо-таки вкладываете персты в язвой гвоздные той, казалось бы, далекой, но такой близкой именно сегодня – эпохи. И вся сумятица настроений, вся горестная повесть скитаний и сомнений, порывов и отчаяний – такая близкая сегодня, в момент величайшего напряжения в мире, – встает перед вами во весь рост. И немногие страницы великолепной книги великолепного поэта говорят вам больше, чем тяжелейшие тома исследований и материалов.

Спасибо же издателю-редактору за подарок – спасибо за книгу скорбных раздумий.