О них, моих друзьях-поэтах, мне и хотелось бы рассказать. Но прежде немного о «всей Москве».

Я употребляю этот термин именно в том же значении[,] что и «весь Париж», например. За отсутствием связей легальным путем (журналы, газеты, радио, телевидение) гипертрофированно развились личные связи у москвичей. Русские любят говорить по телефону (об этом пишет и Маклюэн, и отсюда делает вывод, что у русских слуховая культура). Да, но вынужденно. Конечно, ты не прочтешь в газете, что у В. Марамзина в Ленинграде был обыск, но тебе через полчаса после обыска зво­нят уже московские приятели и говорят: «Ты знаешь, у Марамзина был обыск!». Телефон — это русская газета, так же, как Самиздат — это русская, в обход государства[,] издательская деятельность.

«Вся Москва» состоит из больших и маленьких кружков и компаний, и все они необычайно тесно друг с другом связаны. Обычно вокруг одного-двух-трех жизненно-энергичных людей группируются уже десять-двадцать человек, готовых слушать и участвовать. Кто входит в эти кружки и компании? Литераторы, художники, философы, композиторы, люди науки, инженеры служащие различных учреждений, домашние хозяйки, академики, врачи, их дети, внуки, целые семьи. Есть выражение «пойти в гости». Институт гостей чрезвычайно развит в России. В Москве можно прийти в гости просто так. Чем-то взволнованный бежишь по городу, хочется с кем-то поделиться новостью, свеженаписанными стихами. Вспоминаешь, кто из знакомых живет ближе. Заходишь, говоришь, завязывается спор, часто за полночь. Институт гостей составляет суть Москвы.

Короче говоря, читатели есть, и это многочисленный, хорошо организованный отряд, который в несколько дней узнает, что поэт Н. читал в мастерской художника Л. новую поэму, а поэма такая-то и такая-то. И кто был, и кто как на поэму реагировал. Ко мне самому неоднократно звонили совсем незнакомые люди, называли себя и говорили: мы хотим, чтобы вы у нас почитали. Я договаривался, приезжал, никого не зная, читал собравшимся — обычно это 20-30 человек, — с кем-то знакомился и уезжал, оставляя обязательно им свои сборники. А уж они перепечатывали и распространяли сборники дальше. Самиздат — не организация. Самиздат — вся Россия.

Я рассказал о читателях. Теперь о том, что они читают.

Солженицын, Максимов? Да. И рядом всегда стоят на полке самодельно переплетенные книжки стихов, порою с надписью автора, или без нее.

Любимые поэты. Кто они? Читатели «Нового Русского Слова» знают Бродского. Но вот и другие имена.

ЕВГЕНИЙ ЛЕОНИДОВИЧ КРОПИВНИЦКИЙ

Как-то я услышал от художника М. Гробмана следующие стихи:

Приехал толстый гражданин,  
Широкоплечий, бородатый,
И с шевелюрою мохнатой.
На небе был ультрамарин,
А тучки были как из ваты.
Какой роскошный гражданин
Широкоплечий, бородатый.

Стихи удивили меня какой-то ласковой чудаковатостью, совершенной простотой и в то же время выразительностью. Совсем они не были похожи на то, что писали «Смогисты» — тогдашние мои друзья Алейников и Губанов. Кто написал эти стихи? Евгений Леонидович Кропивницкий — ответил Гробман.

Кропивницкому сейчас 81 год. Окончил «Строгановку» еще до революции. Преподавал всю жизнь — был руководителем художественных и литературных студий. Эта работа да­вала ему гроши. По его собственному признанию, 17 лет своей жизни он голодал. С 1939 по 1963 год состоял членом Союза художников СССР. В 1963 г. был исключен после хрущевского «разгона». Он был единственным действительно пострадавшим (не Евтушенко, не Эрнст Неизвестный — «герои манежа», а он, именно он. Настоящее, то, что нужно гнать, искоренять, всегда видно гонителю). Кропивницкий живет уже более 40 лет на станции Долгопрудная, что по Савеловской жел. дороге, в маленькой 9 м комнате. Печь отапливается углем, водопровода нет, деревянный туалет во дворе. Два года назад умерла его жена — художница Ольга Потапова. Они прожили вместе 50 лет. Какой чистотой веет от этого человека, сумевшего пронести через многие годы страшных событий незапятнанным свое творчество!

Врожденный педагог, он устроил для своих и чужих детей что-то вроде лесной академии, ежедневно водил на прогулки в лес своих Льва и Валю (оба сейчас известные художники-авангардисты) и их сверстников Оскара Рабина и Генриха Сапгира. О Рабине читатели знают в связи с выставками 15-го и 29-го сентября этого года в Москве. Сапгир — один из интереснейших современных русских поэтов. О нем будет речь дальше. (Евгений же Кропивницкий воспитывал и поэта Игоря Холина, но позже).

Бродил Кропивницкий с детьми по лесу, читал им стихи, рассказывал о писателях, художниках. Разводили костер, варили суп из крапивы — вспоминает Г. Сапгир, — открывали книгу, читали Пушкина.

Лучший сборник Кропивницкого «Земной уют» начинается стихотворением:

У мусорного бака,
У стока мутных рек
Голодный как собака
Оборвыш — человек.
Внизу огромный город —
Исчадье зол и бед.
Томит беднягу голод,
Ему спасенья нет.

Это трудная пригородная военная и послевоенная жизнь. Архипелаг ГУЛАГ читали? Разве не близко?

Барачная подмосковная Москва широко разливается в стихах Кропивницкого, гуляет, доступными ей способами веселится, пьяная куражится и в будни глухо и черно работает. Одни названия его стихов чего стоят: «Осенью за поллитровкой», «Тритатушка», «Средство от туберкулеза». Кстати, «Средство от туберкулеза» широко известно в Москве:

Над бараками над длинными
Сонно плавает луна,
Переулками пустынными
Баба крадется одна.
Смрадом тянет от помойницы,
Озаряемой луной,
А в барачной тесной горнице
Кровью кашляет больной.

.        .         .        .        .        .       

Мать, собаку есть не нравится.
Но беда-туберкулез,
Неужели не поправиться
И погибну я как пес?!