4) В такой подаче материала я видел единственную возможность «дать слово» покойному Ю.Г. Оксману и вместе с тем воздать ему должное. При его жизни я не решался не столько передавать огласке его взгляд на пушкинского «Полонофила», сколько разоблачать тот факт, что он со мной переписывался (конечно, не открыто), хотя те, кому это ведать надлежит, давно об этом знали. После Оксмана осталась жена, очень старая и больная, но я совершенно уверен, что напечатания отрывка из его письма на такую тему теперь на ней не отразится. Ее оставили в покое и тогда, когда он был арестован и сослан в лагерь. Я перед ним неоплатный должник. Переписка началась по его инициативе, после того как он прочел выпущенный мною и Филипповым в Чеховском издательстве том Мандельштама, полученный им от одного американца. Для нашего следующего издания Мандельштама я получил от Оксмана ценнейшие сведения и материалы. Сам Оксман писал мне, что все его друзья (включая К.И. Чуковского) отвернулись бы от него, если бы узнали, что он мне пишет. Насколько я понял, из страха, а не по чему-либо другому. Но он продолжал писать…