О Бродском я уже, кажется, сказал все, что хотел сказать. С тех пор некоторые наши студенты говорили мне, что он им не понравился как человек: резкий, недружелюбный.

О том, что «Телемак» — это от французского, я тогда же написал Перелешину. Но для русского человека, знающего «Тилемахиду», это все же непростительно; уже скорее можно было бы сказать: Тилемах. А Бродский к тому же и не специалист по французской литературе. Перелешин правильно сказал, что так и Мономаха можно превратить в Мономака. Но «идиш» у Перелешина вовсе не относился к «Телемаху» — тут я должен его защитить. Он имел в виду нередкие у Бродского грамматические оплошности и недочеты.

А вот о том, что Перелешин не должен никому показывать эпиграмму на Б<родско>го, Вы должны написать ему, а не мне.

Дилана Томаса я слыхал в натуре (есть у меня и одна пластинка, но не стихи). Он, действительно, читал хорошо, хотя я слыхал его уже под конец его жизни, когда на нем сказывались последствия запоя.

Журнала Проффера ни разу не видел и ничего не могу о нем сказать. <...>

В воскресенье я познакомился с Есениным-Вольпиным. Он в одном частном доме читал интересный доклад (устный) о «Либеральном» (он предпочитает это слово слову «Демократическое») движении в СССР. Он мне понравился, хотя я с ним кой о чем (в отношении «старой» России) довольно горячо поспорил. У него очень приятное лицо, и с ним приятно разговаривать. Он на другой день после того уехал, но собирается еще быть в Калифорнии, и я надеюсь с ним еще встретиться и поговорить. Между прочим, отвечая на один вопрос, он очень интересно сказал, что не надо выносить за одни скобки Роя и Жореса Медведева. Общего, мол, между ними только то, что они братья. Смысл ответа в общем сводился к тому, что оппозиционность Жореса (которого только что «выпустили»), настоящая, а Роя — маргариновая (сам Е<сенин>-В<ольпин> этого слова не употребил, оно — мое). <...>

Как Вам понравилась статья Терапиано о «Второй книге» Н<адежды> Я<ковлевны> М<андельштам>? Она, конечно, написана в порядке заступничества за Георгия Иванова и под давлением Одоевцевой (в Париже мне говорили, что будет статья самой Одоевцевой). Я с заступничеством за Иванова (не как поэта, а за его «Петербургские зимы»), конечно, не согласен: и А<нна> А<ндреевна> А<хматова> и Н<адежда> Я<ковлевна> М<андельштам> имели все основания быть в претензии на Иванова за его вранье (также ведь о нем написала и Марина Цветаева), но некоторые упреки Терапиано справедливы: никто, кто видел Мандельштама, не может поверить, что он был «рослый и широкоплечий». Был он небольшого роста, щуплый, похож на ощипанного цыпленка (во всяком случае тогда, когда я его видел и слышал, т. е. в начале 1915 г., когда Н<адежда> Я<ковлевна> М<андельштам> не была с ним знакома; но едва ли он мог приобрести «рослость» и «широкие плечи» после того). Такие фактические неточности в книге Н<адежды> Я<ковлевны> М<андельштам>, конечно, досадны. И пристрастность ее тоже не подлежит сомнению.