Отзываюсь на Ваше письмо от 24-го, пришедшее вчера.

За Ваш «непрошенный» совет я на Вас не сержусь, но, не говоря о том, что следовать ему уже поздно (книга должна была выйти из типографии еще на прошлой неделе, хотя я ее и не получил еще), кое-что в нем звучит наивно. Заменить фамилию инициалом — после того как многие из этих стихотворений напечатаны и в «Гранях» и в «Русской Мысли» и в «Воздушных Путях» (там есть даже одна из моих больших вещей) — было бы просто нелепо. В отличие от «Реквиема», я в данном случае по некоторым соображениям не хотел (верней не считал нужным) говорить, что стихи печатаются без ведома и согласия автора (считая это само собой разумеющимся, поскольку Б<родский> в ссылке), но я, конечно, и не говорил, что они получены от него или от его друзей. С другой стороны, не следовало и говорить, что они ходят по рукам (самый факт этот ясен из того, что они печатались — т. е. некоторые из них, большей частью те же самые — в самых разных местах) — потому, что «по рукам ходили» и приписывающиеся Б<родско>му, но не им написанные стихи, на которых отчасти и строилось обвинение в порнографии и антисоветскости (об этом говорил сам Б<родский> на суде). Насколько я понимаю, именно к этому относятся главные опасения Б<родско>го в отношении печатания. Но так как я получил стихи от его близких друзей, у меня есть внутреннее убеждение в их подлинности (даже если и есть отдельные ошибки в машинописи). Я по-прежнему убежден в том, что выход книги скорее может содействовать улучшению положения Б<родско>го — особенно, если придавать какое-то значение разговорам о «новом курсе» литературной политики. Весь смысл издания в том, чтобы подчеркнуть интерес и значительность Б<родско>го как поэта и опровергнуть вздорные обвинения в порнографии и «антисоветскости» (конечно, он поэт «несозвучный», но политической антисоветской темы в его стихах нет — меньше, чем у Евтушенко, Вознесенского, и тем более Слуцкого — и я об этом говорю в предисловии). Вы пишете, что Чалзма очень близко принял к сердцу все дело. Но это же верно и в отношении моей студентки, которая тоже была в тесном общении с друзьями Б<родско>го (встретила там Чалзму) и которая от них получила стихи Б<родско>го с просьбой напечатать их (среди них стих<отворени>е к Ахматовой, которое я напечатал недавно в «Русской Мысли» — в сборник оно опоздало). М. б. тут  дело в разнице восприятия у нее и у Чалзмы, но и друзья Б<родско>го по-разному относятся к печатанию заграницей (и все они боятся только политического раздувания дела — на мой взгляд, напрасно).

С Гринбергом я решил порвать всякие отношения и хочу поставить Вас в известность об этом. Если он не хотел сообщать мне, о чем просит Бродский, он не должен был вообще писать мне о его письме (для чего? чтоб похвастаться?). Он не мог знать, поздно ли уже мне останавливать издание. Он и Филиппову по телефону сказал, что получил от Б<родско>го письмо, но на вопрос, что тот пишет, ответил, не могу сказать. Я прямо написал Гринбергу, что на его месте счел бы своим долгом осведомить другого издателя о «просьбе» или «протесте» (называйте как хотите) Б<родско>го. В ответ на это Г<ринбер>г в пятницу позвонил мне из Флориды по телефону; меня не было дома, и говорил он с моей женой. Объяснение его сводилось к тому, что Б<родск>ий разрешил ему сказать о письме «только одному лицу»; лицо это Г<ринберг> не назвал, но теперь я понимаю, что это были Вы (хотя то, что относилось в письме к Вам, никакого отношения к печатанию или непечатанию стихов не имело). О моем намерении издать его стихи Б<родск>ий едва ли знал, а то бы наверное с такой же просьбой обратился и ко мне. О Гринберге он должен был знать, поскольку Патриция Блэйк еще в мае прошлого года, после напечатания мною «справки» о деле Б<родско>го, в своей статье об этом в «Нью-Йорк Таймз Магазин» написала, что стихи Б<родско>г появятся в начале 1965 в новом выпуске альманаха «Воздушные Пути». Через друзей Б<родско>го это известие должно было дойти до него (его друзья следили за всем, что печаталось о его деле на Западе — они были заинтересованы в самой широкой огласке всего дела, устроили пересылку на Запад и своей «справки», и отчета о слушании дела, запись которого с восхищающей меня смелостью сделала — несмотря на окрики судьи — Ф.А. Вигдорова. Косвенным образом я получил благодарность за мою роль в огласке дела (я был первым — с моего напечатания «справки» поднялся «шум» на Западе).