«…Молодежь, говорят, этим больше не интересуется – надо же подумать о молоде­жи. А я утверждаю, что ника­кой меры нет: надо говорить об одном и том же, пока не вы­йдет наружу каждая беда, ка­ждая слеза и не станут ясны причины происходившего и происходящего сейчас. Нельзя позволять сартрам проповедовать мнимую свободу и садизм, нельзя итальянским писателишкам ездить в Китай и давать советы о том, как по-китайски бороться с бюрократией. Нель­зя напиваться как свиньи, что­бы уйти от реальности, нельзя собирать русские иконы и со­лить капусту, пока не вспомнят каждую жену, ушедшую за му­жа в лагерь или оставшуюся дома, чтобы молчать, прогло­тив язык. Я требую, чтобы все перевидели мои сны за полсто­летия, включая тринадцать с лишком лет полного одиноче­ства. Попробуйте, начните, тог­да вам, может, не захочется убивать...

Нужно начисто побороть страх в себе и бороться за каждую человеческую душу, напоминая человеку, что он – человек и тридцать серебряников еще никого не спасали».

Так пишет Надежда Мандельштам на одной из последних страниц своей «Второй Кни­ги», как бы ее резюмируя и обосновывая. И в этом, действительно, ее суть и смысл: в оголенной до предела советской реальности, в напоминании всем людям, и доброй, и злой воли, всем «сартрам» и «арагончикам», что нельзя беско­нечно молчать, нельзя уподобляться «ленивым иноземцам, лелеющим надежду, что у них – таких культурных – все будет иначе». Нельзя забывать, что и Гусак утверж­дал, что «в Чехословакии все будет иначе», не будет  ни аре­стов, ни политических тюрем. А вот, из Праги пишут, что «ужасы 50-х годов – ничто пе­ред творящимся теперь в 72 го­ду».

Однако в плане эмпиричес­ком, в области фактов, 700 страниц этой второй книги Надеж­ды Мандельштам – не откро­вение. В ней нет ничего такого, чего бы читатель уже не знал, не считая, конечно, некоторых деталей ее личной жизни и жизни ей близких людей: Мандельштама, Гумилева Пастер­нака... тех, с кем она встреча­лась и жизнь прожила. Это занятная, но, по-настоящему, ин­тересная лишь для литературоведов часть воспоминаний. В остальном, в книге нет ничего такого, что пролило бы новый свет на жизнь в СССР. О лаге­рях, тюрьмах, психлечебницах, доносах, допросах преследованиях, голоде и холоде 20-х, 30-х, 40-х, 50-х и 60-х годов известно все сполна, начиная от Кравченко и кончая Марченко. Ни убавить, ни добавить уже нечего, да и не надо.

Сила книги совсем в другом – в той атмосфере беспросветной тьмы, опошления, безнадежно­сти и почти полного духовного тупика, в которые больше чем пятидесятилетний опыт совет­ского коммунизма завел 250-миллионный народ.

Лично мне ничего подобного читать не приходилось. Так, упомянутая уже книга Марченко описывает случаи лагер­ной жизни, ужас которых не­возможно забыть. Но они ограничиваются периферией лаге­рей, но и лагерей теперь зна­чительно меньше. «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург – ее переживания главным об­разом в тюрьме. «Вторая книга» Мандельштам – книга о всем Советском Союзе: от Ле­нинграда до Ташкента, от Мо­сквы до Воронежа и до Тиф­лиса, от Бухарина и Суркова до мелких кагебистов, от Ахматовой и Пастернака до двор­ников и сапожников и простых сердобольных русских баб.

И все они, где бы ни находи­лись и чем бы ни занимались, от власть имущих и до властью гонимых, все они – вольные или невольные сообщники или жертвы того страшного режима, той еще никогда не видан­ной человечеством античеловечной системы, которая извест­на под названием «советского коммунистического строя». На­дежда Мандельштам заставля­ет читателя окунуться в эту систему, почувствовать и на себе ее удушающий гнет.

Как она этого достигает – не знаю. Я не литературовед и о литературных достоинствах книги писать не берусь. Скажу только, что на мой взгляд, в ней много повторений малоинтересных чисто семейных де­талей, не всегда убедительных утверждений, смахивающих на поучения, рассуждений о поэ­зии, примитивных толкований Бергсона и сомнительной кри­тики Бердяева, резких и не­справедливых суждений о лю­дях, которых Надежда Мандельштам мало знала или совсем не знала (напр[имер] Максимилиана Волошина, Георгия Иванова, Ири­ну Одоевцеву). Пусть об этом пишут литературоведы и раз­бираются в этом критики. У меня для такого разбора нет ни необходимых знаний, ни доста­точного желания.

Все это к тому же мне ка­жется малозначительными ча­стностями перед той общей огромностью, о которой – даже не рассказывает – кричит кни­га Надежды Мандельштам. Да и не властвует ли советский ком­мунистический строй над шес­той частью суши в значитель­ной степени потому, что слиш­ком много внимания обраща­лось на частности – плохие дороги, плохой урожай, отста­лая техника, допотопное искус­ство, дефективная продукция и т.д. – и не замечалось главное и основное: попытка вырвать из истории, дегуманизировать, дехристианизировать и превра­тить в роботов 250 миллионов человек?

И осуществить это так, чтобы ни на Западе, ни на Востоке, и ни в самой несчастной стране, никто бы этого не заметил или, заметив, привык бы. Ведь при­вык же мир к тому, что был Сталин и сталинщина и что они стоили русскому народу десят­ки миллионов жертв. Привык мир и, привыкнув, забыл. За­был или не додумал, что рус­ский коммунизм породил неме­цкий национал-социализм, что преступная вера Сталина в Гитлера стоила русскому народу еще других двадцати миллио­нов жертв, не говоря уже о том, что русский коммунистический опыт, перебросившись в Китай, грозит теперь уже всему миру – и прежде всего тому же рус­скому народу – новыми гека­томбами трупов и небывалой в истории катастрофой.

Книга Надежды Мандель­штам об этом, единственно ва­жном в наше время и в нашем мире: нельзя продолжать зак­рывать глаза на происходящее в Советском Союзе, нельзя – ни в самом СССР, ни в свобод­ных странах Запада – мирить­ся с тем, что там происходит, «утешать себя надеждой, что нас это не коснется». Нет, это коснется всех, потому что уже коснулось миллионов, превра­тив их в покорных и доволь­ных слуг режима, продавших себя за теплое местечко, за лишний метр жилплощади, за по­ездку за границу или другие поблажки властей. Поэтому не надо удивляться, что на Запа­де все больше и больше становится людей, которые совер­шенно уверены, что в Совет­ском Союзе люди живут вполне нормально, как они в своей Франции, Англии или Германии. Вот только они не знают, что довольны своей участью в СССР главным образом те, кто – даже того не замечая – дав­но потерял основное, что делает человека человеком: чувство необходимости быть свободным существом.
«Вторая книга» на примерах показывает, как происходит этот процесс – потеря человеком его свободной личности.