Вышел первый том «Антология новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны». Предприятие это совершенно небывалого размаха – в томе 600 страниц, во втором, по словам составителя К.К. Куз[ь]минского, будет около 1 000, а всего обещано пять томов. Даже фундаментальная антология Ежова и Шамурина, вышедшая в 1925 году, кажется карманным изданием в таких масштабах. Естественно, сразу же возникает вопрос: а наберется ли у нас на несколько тысяч страниц в новейшие времена хорошей поэзии? Ответ[,] безусловно, нет. Но цель подобной антологии не собрать все лучшее (да и где найдешь собирателя с таким надмирным вкусом?), а собрать все представительное, а еще лучше, собрать по возможности все.

Зачем это нужно – почему не изысканно подобранный букет, а вся грядка? Затем, что антология такого размаха – это памятник культуры. «Когда б вы знали, из какого сора / растут стихи, не ведая стыда, / как желтый одуванчик у забора, / как лопухи и лебеда.» – обращалась к своим читателям Ахматова. Так вот, чтобы будущие поколения знали, как росли стихи в России, в антологии должно быть место не только фиалкам и георгинам, но и одуванчику, и лопуху, и сору, и забору – пейзажу времени. (И заборной надписи, и подзаборной песне, при условии, что они – деталь, а не даль пейзажа.)

Пусть читатель не поторопится с выводом, что в томе много слабых стихов – их здесь на удивление мало. Представлены не только образцы лучших стихов, писавшихся в Ленинграде и в Москве в 1940–50-е годы, но и образцы прекрасных творчеств.

Многие из нас знали, например, имя – Алик Ривин. Кто-то что-то вспоминал о нищем полусумасшедшем инвалиде, который пел по интеллигентным квартирам свои страшные стихи. Обычно цитировалось: «Вот придет война большая, / Заберемся мы в подвал…» Дальше редко кто помнил. Антологию открывают 33 вещи (стихотворения, отрывки, поэмы) Ривина, поэта не оформившегося, не доработавшего себя, но с нотами пронзительной новизны. Так, Ривин любил класть свои пророчества на популярные пошлые мотивчики – Вертинского, Дунаевского. Достигался поразительный эффект – поэтическая трагикомедия.

Скучно в городе Сиона,
Бомбы падают лениво,
Сионисты греют руки
На поставках англичан.

Я смешной английский клоун
У стены Иерусалима,
И в лучах моей короны
Иудейская печаль.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Капитан, капитан, улыбнитесь,
Кус ин тохас – это флаг корабля.

За Ривиным, с перескоком через поколение, впервые в печати, а не на затертых машинописных листках, большая подборка тончайшего Стаса Красовицкого.

Затем, опять поколение назад, семь (жаль, что только семь) стихотворений Александра Вольпина, в том числе знаменитый «Ворон»: «Как-то ночью, в час террора, я читал впервые Мора…».

За Вольпиным – десять страниц Роальда Мандельштама. Он, по-моему, один из самых слабых, подражательных поэтов антологии; писал, что называется, «грустно, но красиво», то есть со вкусом было плоховато. Но писал-то этот бедняга в конце сороковых, в начале пятидесятых годов, и пока не появились Бродский и пришедшие за ним, Мандельштам 3-й поддерживал огонек необходимых для поэзии образов, как-то: розы, луна, вечность, Даная.

Что дальше? Большие, десятками стихотворений, подборки Владимира Уфлянда, Михаила Еремина, Александра Кондратова, Генриха Сапгира, Игоря Холина, Глеба Горбовского – все первоклассно. К сожалению, понемногу или совсем мало удалось составителю раздобыть Сергея Кулле, Леонида Виноградова, Валентина Хромова, Евгения Кропивницкого.

И, наконец, что очень ценно – в книге массы живых, едких комментариев, воспоминаний составителя о том, в каких жутковатых условиях, какими веселыми нищими писались, читались, собирались, сохранялись эти стихи. Наряду со своими заметками составитель включил и несколько – о москвичах – Эдуарда Лимонова и одну автора этих строк. Много фотографий.

Чаще всего, суммируя впечатление от прочитанной книги, приходишь к чему-то уравновешенному: «неважно, но есть кое-что хорошее» или «неплохо, но есть промахи». Редкостность антологии К.К. Кузьминского в том, что суммарное впечатление – [«]замечательно! замечательно! Господи, какая дрянь!» Поговорим об ошибках.

Первая мне попалась на титульном листе, где я назван членом редколлегии, в то время как я за исключением собственной заметки не только ничего не редактировал, но трех четвертей книги и вообще в глаза не видел до выхода из печати (что и дает мне право на написание отзыва). А жаль, что не видел[,] можно было кое-что поправить.

Стихотворение на стр. 170 не принадлежит Уфлянду. Во всяком случае[,] сам Уфлянд категорически отрицает свою причастность к этому слабому, видимо, написанному подростком стихотворению.

Я полагаю также, что будь я ознакомлен с рукописью, я убедил бы составителя в том, что, имея право на идиосинкразии, он все же не должен включать в книгу не идущие к делу, а главное, совершенно бессмысленные выпады против Ахматовой и Владимира Максимова. Вот уж нашел Кузьминский кого обвинить в конформизме! Эко дело – он обнаружил у Ахматовой стишок про пионеров, а у Максимова (в 1963 году) заметку к 7 ноября. Мы все знаем, что и Ахматова, и Мандельштам, и Заболоцкий, и Пастернак написали по нескольку сервильных строк, шантажируемые подлой властью, в отчаянной попытке спасти своих близкий, свое творчество. Мы знаем, что путь Максимова, как и Солженицына, как и… да почти всех писателей этого поколения был от обманных, внушенных в детстве лжеидеалов – к правде. Положа руку на сердце, я вообще не знаю никого из любимых мною поэтов и писателей, кроме разве что Бродского, кому бы в какой-то момент подсоветской жизни не случилось написать – искренне или цинично, или ради куска хлеба, или ернически – строк, которые, будучи выдернуты из фантасмагорического контекста тамошней жизни, не выглядели бы предосудительно в глазах непорочного Кузьминского. Я лично знал из авторов этого тома шестнадцать человек, и каждый из них всегда да что-то вынужден был написать, если не про Ильича, то про комиссара с красной звездой, если не про комиссара, то хоть про космонавта (тоже со звездой). По-моему, тем больше им чести, что сумели сами себя вытащить за волосы, ступив в трясину. А уж Ахматова и Максимов в моей защите не нуждаются.

Строительство пятитомной антологии начато с размахом и основательно. Первый том возведен на славу, но, как сказано у Бродского[,] «Смешались пары на балу, / в прихожей кучер на полу» [sic!]"Кружатся пары на балу. / В прихожей - куча на полу" (Иосиф Бродский. "Набросок"). Видимо, непременная деталь даже самого изысканного российского интерьера.

Все же, я думаю, что каждому, кто всерьез любит русскую поэзию и имеет двадцать два доллара, надо приобрести эту, кстати, отлично изданную, книгу. И поблагодарить составителя за колоссальный труд. И, в знак уважения к его труду, прежде чем поставить книгу на полку, выдрать из нее страницы 573–574 и последнюю.