Как выжила жизнь и поэзия в этом
Сплошном советизме!..

Генрих Сапгир

Немного есть на свете стран, где лирический поэт – если он поэт – неизбежно вступает в конфликт с государством. Немного, но есть. Генрих Сапгир живет в Москве, публикует детские стихи, переводы, пишет тексты для мультфильмов – короче, кормится пером, не то что бы ему надо идти в ночные сторожа или истопники – классические профессии советского интеллигента. Но его настоящее – умную, тонкую лирику – печатают на Западе: в «Континенте», «Время и мы», «Третьей волне», «Апполоне-77». Почему? Почему, если это, действительно, только лирика? Да потому, наверное, что только лирика – потому что не выходит остаться в стороне, потому что «кто не с нами – тот против нас», а «если враг не сдается – его уничтожают». Лирическая поэзия каким-то – на первый взгляд необъяснимым – образом входит в конфликт с официальной культурой. Быть может, позже, чем откровенно обличительные произведения (как Солженицын), но входят в конфликт обязательно.

Этот феномен требует некоторого осмысления, особенно потому, что здесь, на Западе, он воспринимается несколько упрощенно – как и вообще понятие «инакомыслие». Происходит вполне объяснимая аберрация зрения, и одинаковые слова понимаются по-разному. В СССР диссидентством считается уже чисто эстетическое расхождение с установленной нормой – в любой области. Длинные волосы, широкие брюки (или узкие брюки), картины, на которых «не все понятно», нерифмованные стихи – да какая разница, все что угодно! Все это – идеологическая диверсия, подкоп под устои существующего строя. И борьба с этими явлениями святое дело, защита «завоеваний Октября».

Все это понять трудно, а человеку, выросшему в нормальном обществе – невозможно. Потому на Западе тому или иному событию или человеку приписываются несуществующие порой тенденции. Ведь как догадаться, что можно упечь в дурдом за какое-нибудь треугольное лицо на холсте.

Итак, стихи Генриха Сапгира печатаются за границей, не найдя себе места на родине. Недавно в парижском издательстве «Третья волна» вышел его сборник «Сонеты на рубашках».

Это занятное название надо пояснить. Проще всего словами самого автора, предваряющими сборник, которые интересны сами по себе как свидетельство удивительной жизни культуры в СССР.

«Название книги “Сонеты на рубашках” возникло так, – пишет Сапгир. – Была вынужденно организована властями московская выставка левых художников, где участвовали и мои друзья. Нашей – во многом еще неискушенной публике – мне захотелось показать образцы визуальной поэзии.

Две мои старые рубашки пошли в дело. Красным фломастером на их полотняных спинах я начертил два сонета: “Тело” и “Дух”. Так мои рубашки и повесили – на плечиках в павильоне одно над другой.

Но перед самым открытием выставки начальство (высокое) повелело их снять под тем предлогом, что стихи... не прошли цензуру».

Сонет – строгая и точная форма, освященная именами Петрарки и Ронсара, Шекспира и Пушкина, ее, как известно, даже «суровый Дант не презирал». Так в этой сфере Сапгир умеет почти все, с удивительной легкостью справляясь с самыми сложными версификационными задачами.

Отдавая дань направлению, условно названному Сапгиром «вещизмом», книгу открывают стихи, в которых поэт перемещается в изображаемый предмет, выступая от его «лица».

Тонкое и глубокое чувство слова, которое сродни поискам «самовитого» слова футуристов, корнетворчеству Хлебникова – в «Лингвистических сонетах»:

Латинский игнис и огонь – в родстве
И на закате окна по Москве
Как отблеск на мечах легионеров.

«Просто» лирика:

Четверг. С утра я позвонил в Москву
Сошел с крыльца на снег навстречу солнцу
Увидев близко розовую сойку
Обрадовался я что я живу

Есть в сборнике и остросатирические стихи, такие как «Сонет-статья», в которой едко высмеивается административный восторг, поднимающийся до высот восторга поэтического, канцелярит как высшая форма существования языка. Сапгир достигает этого удивительно просто: свободно разрывая слова, он выстраивает казенную газетную статью в строчки сонета, и эффект – отличный.

«Как выжила жизнь и поэзия в этом сплошном советизме!» – удивляется автор в «Сонете с валидолом». Как выжила поэзия Сапгира? Ответ, пожалуй, дан сборником «Сонеты на рубашках» – его спасает чувство юмора. Не то, которое велит смеяться вовремя и не рассказывать старых анекдотов, а то чувство юмора – в самом широком понимании – благодаря которому можно все видеть, все понимать, ни с чем не соглашаться. Почти в каждом стихотворении Генриха Сапгира – ирония, ирония умного человека, понимающего, что только смех может противостоять тому, что творится вокруг. Нет, Сапгир не юморист и не сатирик, просто он не хочет участвовать, точнее, соучаствовать, он не хочет бегать с лозунгами и тем более писать их. У каждого есть свой способ жить так, у каждого есть своя защита – у него ирония. Вот, например, «Сонет о том чего нет»:

То мяса нет – тo колбасы и сыра
То шапок нет куда я не зайду
Но я встречал и большую беду
Нет близких. Нет здоровья. Нет квартиры
Нет радости нет совести нет мира
Нет уваженья к своему труду
Нет на деревне теплого сортира
Нет урожая в будущей году

Но есть консервы «Рыбные тефтели»
Расплывчатость и фантастичность цели
Есть подлость водка скука и балет –

Леса и степи, стройки и ракеты
Есть даже люди в захолустье где-то
И видит Бог! – хоть Бога тоже нет

Сапгир – затейник – резвится в своих сонетах, но резвится, хоть и весело, но вполне серьезно, и вся эта общая веселость оборачивается явлением русского поэта, пока еще мало известного на Западе. Он позволяет себе, например, такое: ставит заглавие – «Новогодний сонет», а под ним – ничего. Зато, на следующей странице «Сонет-комментарий» – легкий, тонкий, умный, сродни верленовскому «Искусству поэзии» («все прочее – литература») – объясняющий каждую из ненаписанных строк.

Сапгир свободен, раскован и жив, как река, так похожая на его фамилию, как пушкинская строка"О, скоро ль вас увижу вновь, / Брега веселые Салгира!" (Александр Пушкин. "Бахчисарайский фонтан," 1822). , так подходящая к определению его творчества: «Брега веселые Сапгира!» Но он –философ, отчетливо продолжающий в поэзии тютчевскую линию, и все это вместе осознается по прочтении сборника целиком: так разнообразен поэт в жесткой канонической форме сонета, и в то же время так целен и един. Лучшее и главное в нем – философская лирика. Таков сонет «Дух»:

Звезда ребенок бык сердечко птичье –
Все вздыблено и все летит – люблю! –
И на лету из хаоса леплю
Огонь цветок – все новые обличья

Мое существованье фантастично
Разматываясь космос шевелю
И самого себя хочу настичь я
Стремясь из бесконечности к нулю
Есть! поймай!.. Нет! Еще ты дремлешь в стебле
Но как я одинок на самом деле
Ведь это я все я – жасмин и моль и солнца свет

В башке поэта шалого от пьянства
Ни времени не знаю ни пространства
И изнутри трясу его сонет.