“Письмо старому другу” – так называется вступительная статья к сборнику документов, касающихся процесса А. Синявского и Ю. Даниэля, – документов, собранных в “Белую книгу” и опубликованных в 62 книжке “Граней”.

Часть этих документов была перепечатана “Новым Русским Словом”, и читатели знакомы с ними.

“Письмо старому другу” и два призыва – призыв к “Митингу гласности” и призыв группы “Сопротивление”, – также опубликованные в “Белой книге”, настолько, на мой взгляд, значительны и показательны, что на них стоит остановиться особо.

Адресованное “Старому другу”, “Письмо” фактически обращено ко всему современному поколению, как и призывы, помещенные вслед за ним.

В “Письме старому другу” – оно без подписи – дается не только анализ самого процесса, но и рассматривается общая проблема свободы личности в тоталитарном государстве.

“Нужно помнить, – пишет автор “Письма” – что Синявский и Даниэль первыми принимают бой после чуть ли не пятидесятилетнего молчания. Их пример велик, их героизм бесспорен.

Синявский и Даниэль нарушили омерзительную традицию “раскаяния” и “признаний”. Как это им удалось сделать? Как, не зная о поддержке Западом их дела, их судьбы, Синявский и Даниэль сумели провести процесс наилучшим образом”.

“...Синявский и Даниэль держались смело, твердо и в то же время очень осторожно, говоря каждую фразу очень обдуманно и не позволяя заманить себя в сети, которые раскидывал не столько прокурор, сколько представитель суда”.

Отдавая должное мужеству А. Синявского и Ю. Даниэля, автор “Письма” восклицает:

“Подумай, старый товарищ! В мужестве Синявского и Даниэля, в их благородстве, в их победе есть капля и нашей с тобой крови, наших страданий, нашей борьбы против унижений, лжи, против убийц и предателей всех мастей”.

Анализируя процесс, автор “Письма” пишет: “Повесть ‘Говорит Москва’, с исключительно удачным гоголевским сюжетом ‘дня открытых убийств’, вряд ли в чисто реалистическом плане может быть поставлена рядом со стенограммами 22 съезда партии, с тем, что было рассказано там. Тут уже не ‘день открытых убийств’, а ‘двадцать лет открытых убийств’”.

Нет, лучше держаться в рамках чисто литературной дискуссии. Однако, председатель суда Л. Смирнов, самый крупный судебный работник Советского Союза, предпочел выбрать второй вариант – осудить за контрреволюционную агитацию и пропаганду и “закатить на всю катушку”, сколько позволяет предъявленная статья. Синявский – 7 лет, Даниэль – 5 лет.

Для чего этот процесс был осчастливлен участием председателя Верховного Суда?

Прежде всего – для симуляции демократии. Второе – Смирнов должен был показать пример подхода к такого рода делам в будущем, дать “эталон” с тем, чтобы не было ошибок, которые наделала Савельева, судившая Бродского в Ленинграде.

Симулировав демократию, устроители процесса, однако, не дали возможности выступить на суде ни общественному защитнику, как это делается иногда на процессах не политических, ни свидетелям защиты, за исключением одного – доцента МГУ Дувакина, которого после выступления в суде уволили из университета.

“Если бы на этом процессе дали выступить общественному защитнику, – пишет автор “Письма”, – тот защитил бы Синявского и Даниэля именем писателей замученных, убитых, расстрелянных, погибших от голода и холода в сталинских лагерях уничтожения.

Эти писатели – Пильняк, Гумилев, Мадельштам, Бабель, Воронский, Табидзе, Яшвили – сотни фамилий включены в этот грозный мартиролог. Эти мертвецы, эти жертвы времени, которые могли бы составить славу литературы любой страны, поднимают голос в защиту Синявского и Даниэля”!

А сколько умерло тех, кому не дали возможности печататься? – спрашивает автор “Письма”.

Где “Доктор Живаго” Пастернака? Где Платонов? Где Булгаков? У Булгакова опубликована половина. У Платонова – четверть всего написанного. А ведь это лучшие писатели России. Обычно достаточно было умереть, чтобы кое–что напечатали, но вот Мандельштам лишен и этой судьбы”.

Не двадцать, а вот уже пятьдесят лет открытых убийств, бессудных – или в судебной инсценировке – расправ, миллионов замученных, погибших и среди них – писатели, поэты, художники, артисты.

А рядом – пресмыкательство перед властью, пособничество власти в ее преступлениях, ложь, предательство.

С каким презрением пишет автор “Письма” об общественных обвинителях на процессе А. Синявского и Ю Даниэля – Кедровой и Васильеве!

С каким негодованием вспоминает Горького:

“Горький оставил позорный след в истории России 30-х годов своим людоедским лозунгом: “Если враг не сдается – его уничтожают”. Море человеческой крови было пролито на советской земле, а Горький освятил массовые убийства”.

Еще определеннее[,] еще резче звучит слово осуждения режима в призыве к “Митингу гласности”:

“В прошлом беззакония властей стоили жизни и свободы миллионам советских граждан. Кровавое прошлое призывает нас к бдительности в настоящем. Легче пожертвовать одним днем покоя, чем годами терпеть во время не остановленного произвола”.