«Мы» занимает особое место не только в творчестве Замятина, но и в истории политической литературы нашего времени: благодаря влиянию, которое этот роман оказал на Орвелла – автора всемирно-известного романа «1984 год», произведение Замятина положило основу новому толкованию сущности и целей советского режима.

Замятин встретил революцию 1917 года с ликованием и с верой, что в России началась эпоха подъема и настоящей свободы. Когда через несколько лет наступило разочарование, оно было у Замятина глубже и тревожнее, чем у большинства его современников. Замятина тревожило не столько то, что революция обманула надежды людей его поколения, сколько то, что новый режим прокладывал путь страшному[,] бездушному государству-казарме будущего. Он был первым писателем не только русской, но и мировой литературы, почувствовавшим, что произошло нечто худшее, чем просто провал революции: произошла подмена свободолюбивых революционных идеалов системой управления четким аппаратом, системой строжайшего контроля не только государственного порядка, но и повседневной жизни граждан во всех ее мелочах.

Картина жизни в регламентированном государстве будущего, нарисованная в «Мы», часто имеет полуфантастический характер, но не на ней задерживается внимание читателя. Полуфантастические детали жизни в новом сверх-технизированном [sic!] государстве будущего – только фон, на котором развивается основная психологическая проблематика романа. Замятин делает смелый и часто очень убедительный анализ перерождения человеческой психологии в условиях тоталитарного режима. Слово тоталитаризм, правда, еще не существовало в 1924 году, когда был написан роман; но оно лучше всего подходит для определения политического строя, описанного в «Мы». Герои романа с одной стороны еще смутно помнят прежнее простое человеческое бытие и тянутся назад к той свободе, которая царила в мире в далеком для них прошлом, когда отношения между людьми определялись личными чувствами, симпатиями и антипатиями. Но с другой стороны они уже вросли в строго и четко организованный быт нового регламентарного [sic!] государства и начинают любить свою несвободу. Государство гарантирует гражданам полную обеспеченность, жизнь, в которой они избавлены от необходимости заниматься личными проблемами: регламентировано все от любви до мелочей ежедневного быта. И из этой несвободы, из полного подчинения личного общему, многие граждане «Единого Государства» черпают странный, незнакомый свободным людям «энтузиазм количеств» и радость единообразия.

Внешний конфликт, вырастающий в романе из революции, поднятой молодой бунтовщицей против порядка, установленного в «Едином Государстве», отражается в душе автора «Дневника», от имени которого ведется повествование, как конфликт между смутным стремлением его старой «человеческой» души и его приверженностью новому идеалу стройного порядка и безусловной дисциплины.

Стиль повествования – телеграфно-сжатый и конкретный – выдержан в соответствии с той атмосферой, которой дышат герои романа – граждане государства, в котором самое непростительное преступление – иметь фантазию и личное мнение.

Роман был написан почти тридцать лет назад, но проблема, которой он посвящен, не только не утратила своего значения, а напротив, приобрела за эти годы еще большую остроту и актуальность. Замятин, как и Достоевский в «Бесах», сумел заглянуть в будущее задолго до того, как оно стало во многих странах зловещей реальностью.