Об этой антологии советской поэзии появилось уже несколько статей, рецензий. Были придирки — иногда и справедливые, но чаще — несущественные. Признаки подбора остались непонятными, а основного замысла — никто просто не заметил.

Ещё же существенно, что составитель этой книги — один из представителей недавней эмиграции, и хорошо помнит Россию. Как очень немногие, Марков, став эмигрантом, оценил на Западе то, что только и стоит ценить в нем — не некоторое благополучие, а свободу. Может быть, этот дар свободы (и опять-таки, как очень немногие), он ценил и прежде. Но только по эту сторону железного занавеса он получил возможность свободно говорить, и вот отчасти поделился новым опытом. Он показал, что т.н. «советская поэзия» есть русская поэзия — вопреки советской власти. Или же — это не поэзия, и, поэтому не заслуживает внимания.

У Маркова — доверие преимущественно к лирике, которая давно уже стала синонимом поэзии. Однако, особенности материала, темы, принудили включить его в сборник также некоторые образцы повествовательной или идеологической поэзии — но при этом чуждой социальному заказу или, по крайней мере, лакейства мысли.

Остановлюсь только на некоторых из выбранных там поэтов. Вот Мандельштам («поэт для поэтов»), который для некоторых вообще не подлежит выбору, читается — весь! Но надо признать, что выбранные Марковым 28 его вещей дают представление об этом поэте, «посвящающем» в поэзию. Клюева — везде забытого, Марков — открывает. Правда, была о нем недавно интересная статья Филиппова в «Новом Журнале», но с цитатами из его чрезмерно украшенных стихотворений. А Марков показал Клюева-лирика, и этим уничтожил представление об экзотичности, даже сусальности, которое было у многих (в том числе и у пишущего эти строки). Не могу удержаться — и привожу несколько строчек этого «неземного» поэта:

Ты будешь нищею монашкой
Стоять на паперти в углу,
И может быть, пройду я мимо
Такой же нищий и худой...

Это не экзотика, а то, что «вечно» в поэзии: трепет, тревога, тоска... Прав Марков — нелегко «подбирать» Хлебникова. Он ведь не столько поэт, сколько словесник-экспериментатор и полупомешанный... Но и у него Марков нашел лирику (напр., Три сестры).

Труднее всех «случай Маяковского». Он явно не умещается под обложкой с надписью «Приглушенные голоса»: ведь даже шепча, он — орал. Но, конечно, оставался лириком. Тем не менее — Маяковский иногда полностью отрицается, как поэт. Об этом стоит поговорить. Не скрою — для меня лично Маяковский невыносим — не ораньем, не кривляньем, даже не приветом палачу Дзержинскому, а всем своим неистребимым инфантильным хвастовством. Он так и остался — 14-летним, застенчивым подростком. И он всегда — чтобы это свое смущение скрыть — всем нестерпимо дерзил. Эта болезнь переходного возраста — едва ли тема для поэзии. Его просто надо было пораньше оженить... Но всё-таки я понимаю — почему лучшим, стойким из советской молодежи — нравился Маяковский, а не нытик Есенин — более популярный среди «слабых». И тут дело совсем не в официальной «большевистской бодрости» Маяковского. Он грубо кичился «количественным» пафосом раннего большевизма, но проявлял-то он «качество» самого крайнего индивидуалиста. И пусть за его хвастливой мужественностью скрывалась инфантильная беспомощность. Ведь советской молодежи 20-х и начала 30-х годов импонировало, что он «сам по себе» в коммунизме — и его скандалы, может быть, принимались за проявление именно мужества. Не все ведь хотели скулить вослед Есенину. Если и теперь ещё имеются у него энтузиасты-поклонники в России (в чем можно сомневаться), то это скорее хорошо: значит есть люди, которые хотя бы по ребячески (как Маяковский) индивидуальны, не казенны, способны что-то делать за свой страх и риск. Оригинальность Маяковского сомнительна, поверхностна, как и его наигранная мужественность — но это, по крайней мере, не бездарнейшая советская казенщина последних 10-15 лет, и это — лучше есенинского нытья.

Замечательно, что Маркову удалось выбрать самые взрослые стихи Маяковского — где горечь, даже холод одиночества: «но землю, с которою вместе мерз, вовек разлюбить нельзя...» Инфантильное трибунное хулиганство стало его профессией, которой он до конца не изменил, но в последние годы образовалась трещинка, подуло холодком их пустоты, всё труднее было играть надоевшую роль, была или могла быть личная трагедия (едва ли только «любовная») — и вот Маяковский вырастает, как человек, и, может быть, как поэт. Но всё-таки далеко ему до Державина, с которым его иногда сравнивают (Мирский, а теперь Марков). Да, Державин риторически гремел, но он ещё поэтически скрипел — даже в самых своих витийствующих одах...

Удачным я нахожу также подбор других поэтов. Кстати — все авторы в его антологии — в большей или меньшей степени определились до 1917 года (за исключением, может быть, П. Васильева, о котором данных нет). Нового — советского поколения Марков не представил. И вероятно, был прав, исключив сверстников Симонова: у них нет поэзии, нет ничего своего... Или же — самые «настоящие» из них слишком незаметны или неизвестны.

Ещё несколько слов на обще-эмигрантские темы.

Вот в эмиграции, перед войной, постоянно твердили о встрече с Россией, и после войны эта встреча в сущности состоялась — правда, не в России, как многие мечтали, а всё в том же «рассеянии». Полного взаимопонимания до сих пор нет, хотя разговоры ведутся и книги выпускаются... Из книг для меня самой понятной и ободряющей является книга Маркова — где личность автора как будто предельно скрыта. Ведь это антология, т.е. собрание чужого материала! Но выбор его свидетельствует, что советский или подсоветский опыт составителя книги реализовался на Западе, как опыт верно понятой и верно оцененной свободы...

Хорошо, что Марков сравнительно много места уделил предисловию. Для меня оно — «литературный факт»... Чего он хочет, добивается (в этом несколько программном предисловии) — это, очевидно, свободная творческая культура, которая ещё задолго до революции была «презрена» — и совсем не одними нигилистами, но и самой «совестью России» в лице Толстого... Да, культура отвергалась — за «минимализм», за то, что не может вместить абсолютного (добра, истины) — и вот так-то мы и дожили почти до полного торжества абсолютного зла...

Мне легко возразить, что в книге Маркова я выискал, чего искать не следовало или не стоило... Но я обсуждаю ее с некоторым пристрастием, потому что она для меня свидетельство, документ...

Ведь если Марков не один, и есть в России такие люди, то они-то не захотят сменить большевистский фашизм другим видом фашизма! И, может быть, когда нибудь построят «дом», «сад» (не знаю как точнее сказать...), где можно было бы жить, дышать, работать и даже (лет через 50-100) творить.