В прошлой 77-ой книге «Граней» редакция дала краткую биографию В. Шаламова, ставшего за рубежом одним из самых известных советских писателей после Солженицына, благодаря своим рассказам из лагерного быта.

В 77-ой книге «Граней» помещены снова его рассказы «Аневризма аорты», «Кусок мяса», «Припадок», «Бизнесмен», «Женщина блатного мира», «Сергей Есенин и воровской мир».

Перед нами по-прежнему проходит в этих рассказах целая вереница лиц – заключенных, лагерных врачей и представителей лагерной администрации высшей и низшей, как всегда очень подлинно и живо изображенных автором.

Доктор Зайцев напрасно пытается спасти заключенную Катю Главацкую, прошедшую благодаря своей красоте уже через нескольких других покровителей.

Он нашел у нее не невроз сердца, как раньше другие враче, а аневризм аорты.

Начальник транспорта, знающий, что Зайцев, хороший врач, страдает слабостью к прекрасному полу, заподозрив «трюк», назначает Катю на этап, но зайцевский диагноз оказался правильным («каждое неосторожное движение может вызвать смертельный исход») и Катю, уже погруженную на грузовик, тотчас же снимают с него умирающей.

Оперированный от аппендицита заключенный Голубев, в лагерной больнице сталкивается со страшным убийцей: «Это был Кононенко, блатарь, с которым Голубев был вместе на пересылке несколько месяцев назад, многосрочник-убийца, видный блатарь, который несколько лет уже “тормозился” в больших следственных тюрьмах. Как только приходил срок выписки, Кононенко убивал на пересылке кого-нибудь, все равно кого, любого “фраера” – душил полотенцем… Его арестовывали, заводили новое дело, снова судили, добавляли новый двадцатипятилетний срок к многим сотням лет, уже числящимся за Кононенко. После суда Кононенко старался попасть в больницу “отдохнуть”, потом снова убивал, и все начиналось сначала».  

Голубев соображает, что ему не сдобровать, если Кононенко заметит, что он узнал его – и изо всех сил старается показать, что никогда не встречал его – это единственный шанс на спасение.          

А тут еще оказывается, что Кононенко здесь записан под фальшивым именем «Казаков».

В этой серии рассказов мы встречаемся близко с уголовным миром.

Женщина блатного мира, воровка Демидова, она же и убийца, полотенцем удушила нарядчицу, убила, из его же автомата, конвоира, пытавшегося ее изнасиловать по дороге, и бежала потом и т.д. – является страшной, но красочной фигурой «блатного» мира.

Мы узнаем, что и в советское время преступники – воры и воровки, всякого рода аферисты и жулики и т.п. составляют, как и в прежней России и во всем мире, тесно сплоченную среду, имеющую свои законы и обычаи, за нарушение которых следует жестокая расправа.   

Убийцы, особенно рецидивисты и большого размаха преступники, составляют «верхушку» этой среды, где авторитет руководителей чрезвычайно высок.

Характерной чертой блатной среды является ее презрение к женщине.

Если воровки и убийцы, особенно такие, как Демидова, иногда могут, как равные, принимать участие в совещаниях «по делам», подруги и сожительницы воров и эксплуатируемые ворами проститутки подвергаются самому грубому и унизительному обращению.

Единственная женщина, к которой с уважением относится среда – это мать.

«Есть одна единственная женщина, которая не только ограждена от покушения на ее честь, но которая поставлена высоко на пьедестал. Женщина, которая поэтизирована блатным миром, женщина, которая стала предметом лирики блатарей, героиней уголовного фольклора многих поколений. Эта женщина – мать вора».

Сергей Есенин, как сообщает Варлам Шаламов, сделался любимым поэтом блатного мира.

Действительно, сочувствие и симпатии к блатному миру проходят через многие стихи Есенина.

«Нотки вызова, протеста, обреченности – все эти элементы есенинской поэзии чутко воспринимаются блатарями…

В стихах Есенина они многого не понимают и непонятное отвергают. Наиболее же простые стихи цикла “Москвы кабацкой” воспринимаются ими, как ощущение синхронное их душе, их подземному быту с проститутками, с мрачными подпольными кутежами».

Не храпи, запоздалая тройка!

Наша жизнь пронеслась без следа.

Может, завтра больничная койка

Успокоит меня навсегда.

«Блатной мир не любит стихов» – говорит В. Шаламов – «поэзии нечего делать в этом мрачном мире. Есенин – исключение. Примечательно, что его биография, его самоубийство вовсе не играли никакой роли в его успехе здесь. 

<…>

«Вечер памяти Мандельштама в МГУ, под председательством И. Эренбурга (с пометой: «Записано 13 мая 1965 г. Мехмат факультет, МГУ, Москва), как часто случается с «вечерами памяти», был, в общем, смесью ценных и сумбурных выступлений и прав И. Эренбург, сказавший в заключительном слове: «Для меня самым лучшим был студент МГУ, который чудесно читал стихи, – пусть не обижаются мои товарищи-писатели».

<…>

Среди выступавших, <…> Варлам Шаламов прочел рассказ «Шерри-бренди», написанный им на Колыме, – о смерти поэта.

Записывавший дает такой портрет В. Шаламова:

«Бледный, с горящими глазами, напоминает мне протопопа Аввакума, движения не координированные, руки все время ходят отдельно от человека, говорит прекрасно, свободно, на последнем пределе – вот-вот сорвется и упадет».

В. Шаламов подчеркнул, что в поэзии «Ни Мандельштаму, ни Ахматовой ничего не пришлось пересматривать».