В издательстве «Inter-Language Literary Associates» в Соединенных Штатах вышли «Стихотворения и поэмы» Иосифа Бродского, молодого советского поэта, подвергнувшегося гонению «за тунеядство».

– «Бродский обвинялся в “тунеядстве”, и притом не столько в неумении … достаточно зарабатывать и тем самым невыполнении “важнейшей конституционной обязанности честно трудиться на благо Родины и обеспечении личного благосостояния” – так буквально говорилось в приговоре по делу Бродского», – пишет во вступительной статье «Поэт “тунеядец” – Иосиф Бродский» Георгий Стуков.

Атмосфера этого дела напоминает тяжелые страницы прошлого эпохи террора.

Началось все со статьи, появившейся 29 ноября 1963 года в газете «Вечерний Ленинград», «Окололитературный трутень», подписанной тремя фамилиями: Лернер, Медведев и Ионин.

– «Главным застрельщиком в деле Бродского оказался первый из вышеназванных (Лернер). Бывший капитан госбезопасности, он по увольнении стал активно работать в “народной дружине”. Против Бродского им был выдвинут ряд клеветнических обвинений … Бродскому приписывались стихи, которых он никогда не писал, даже возраст его был увеличен на три года; он изображался распущенным, циничным тунеядцем, тогда как в действительности он, в отличие от многих своих сверстников, не пьет, не курит, не терпит сквернословия, очень умерен в быту и целиком поглощен своими литературными занятиями».

Нападками на Бродского были возмущены многие писатели, знавшие Бродского, в редакцию газеты посыпались письма в его защиту, но Лернеру все же удалось добиться предания Бродского суду по обвинению в «тунеядстве».

Бродский был арестован 13 февраля 1964 года, а 18 февраля началось слушание его дела.

Очень показателен отрывок из диалога между судьей и обвиняемым, приводимый в начале статьи Георгием Стуковым:

«…Судья Савельева: Где вы работали?
Бродский: На производстве, в геологических экспедициях.
Судья: Как долго вы работали на производстве?
Бродский: Год.
Судья: В каком качестве?
Бродский: Как фрезеровщик.
Судья: А какая вообще ваша профессия?
Бродский: Поэт. Поэт-переводчик.
Судья: А кто установил, что вы поэт? Кто вас зачислил в ряды поэтов?
Бродский: Никто. А кто зачислил меня в ряды людей?
Судья: А вы учились этому?
Бродский: Чему?
Судья: Быть поэтом. Вы не пробовали посещать университет, где дают образование… где учат…
Бродский: Я не думал… Я не думал, что этого можно достичь образованием.
Судья: А чем же?
Бродский: Я думаю, что это … от Бога …[»]

Несмотря на свидетельство лиц, знавших Бродского и как человека[,] и как переводчика и поэта (он самостоятельно изучил польский и английский языки, переводил с сербского и испанского, пользуясь подстрочными переводами)[,] и даже на телеграммы, присланные суду от таких лиц, как Корней Чуковский и С.И. Маршак, а также Шостакович, Бродский был приговорен к ссылке в Архангельскую область, где его назначили возить навоз в местном совхозе.

Ходатайства о Бродском не прекратились и после его осуждения.

Был слух, что его освободили, но сведения эти не подтвердились[,] и если даже теперь Бродский работает в более благоприятных внешних условиях, то все же он не на свободе.

Преследование Бродского тем более удивительно, что его никак нельзя обвинить в каком-нибудь антиправительственном выступлении.

Поэзия его совсем аполитична (а вовсе не полна «ярко выраженного антисоветизма», как утверждал на суде прокурор), и если она в какой-то мере идет своей дорогой, в стороне от формальных поисков или стремления быть трибуном, то это ее органическое свойство, особенность дарования Бродского.

«И. Бродский родился в 1940 г. Еврей. Жил в семье (на суде выяснилось, что свои заработки ­­– и литературные, и другие – он отдавал семье). Бросил учиться в школе в 15 лет. Принадлежал к секции переводчиков Ленинградского отделения Союза Советских Писателей», – говорит Георгий Стуков.

Стихи и поэмы, помещенные в отчетном сборнике, написаны не позже 1962 года, т. е. когда Бродскому было не больше 22 лет, а помещенные в конце книги «Стихи 1964 года» принадлежат уже к периоду после ссылки поэта.

Самое замечательное – это формальная и, в большой мере, внутренняя зрелость такого молодого поэта, как Бродский. Ему было около 22 лет, а он свободно справлялся не только с короткими стихотворениями, но и с «большой формой», с поэмами, обнаруживал и находчивость[,] и умение, а главное – композиционную завершенность даже в таких сложных вещах, как, например, большая поэма «Шествие».

Не менее удивительна самостоятельность Бродского.

В его стихах мы не находим никаких определенных влияний, естественных в его возрасте.

Невозможно назвать ни одного поэта, оказавшего на Бродского хоть сколько-нибудь заметное воздействие.

В смысле тематики и в смысле мироощущения Бродский столь же самобытен, как и в формальной области.

У него есть свой собственный мир – сложный, полный неразрешенных и неразрешимых проблем, мир, где высокое и вдохновенное уживается с ложью, низостью и подлостью, где постоянно происходит «вечный бой» противоположных сил.

Бродский умеет видеть все – от самого отрицательного, до самого светлого[,] и у него есть всегда своя собственная оценка как происходящего вовне, так и всевозможных конфликтов в душе каждого отдельного человека.

Нельзя избежать соблазна скептицизма в таком мире, нельзя обойтись без иронии, порой – без подчеркнуто грубого образа или даже без крепкого, непечатного словца, как кое-где у Бродского[,] но наряду с этим Бродский напряженно любит и жизнь, и людей, и искусство.

Бродский с большой остротой ощущает тему Гамлета, но он – иного душевно-духовного склада и его «быть или не быть» не то.

Религиозен Бродский также органически, по натуре своей.

Окруженный со всех сторон атеизмом и антирелигиозностью, он как-то помимо самого себя, всеми фибрами своего существа ощущает Его присутствие:

Каждый перед Богом наг,
Жалок, наг и убог,
В каждой музыке Бах,
В каждом из нас Бог…

И вот именно это ощущение «В каждом из нас – Бог» помогает Бродскому с такой глубиной ощущать неразрушимость жизни во всех сочетаниях составляющих ее противоположностей и улавливать уходящий в метафизические глубины иной ее смысл, скрытый за феноменами этого мира.

Бродский любит повторения, порой он отдается им с каким[-]то восторженным самозабвением.

Его ассоциации, его образы создают порой очень сложный рисунок, всегда поддержанный ритмом и большим напряжением чувства.

Образы Бродского порой обладают какой-то иррациональной прелестью:

– Девочка-память бредет по городу, бренчат в ладони монеты…

Иногда в трезвый и конкретный строй этого мира врывается пронзительная иная нота:

Пресловутая иголка в не менее достославном стоге,
В городском полумраке, в полусвете,
В городском гаме, плеске и стоне
Тоненькая песенка смерти …

Не все стихотворения Бродского равноценны. В книге есть и более слабые и даже такие, которых без вреда для целого можно было бы вовсе не помещать. Зато многие другие стихотворения принадлежат поэту совсем зрелому, оригинальному и глубокому, а некоторые по-настоящему задевают, навсегда остаются в памяти.

Говоря о книге в 236 печатных страниц, конечно[,] трудно остановиться на всем, что заслуживает внимания.

Несколько названий наиболее удачных стихотворений, несколько цитат – это все; но те, кто дадут себе труд прочесть подряд весь сборник, думаю, будут вознаграждены за свое усилие.

Бродский не только многообещающий молодой поэт, но он уже успел дать нам свой собственный «новый трепет» («frisson nouveau»), а это уже много.

Назову все[-]таки ряд особенно задевших стихотворений:

– «Рыбы зимой», с их жутким ощущением подпольности, «Черный конь», «Сонет», «Стихи о слепых музыкантах», с их острым ощущением «жизни наощупь», «Еврейское кладбище около Ленинграда», «Наступает весна», «Стансы», «Сад», «Пилигримы», оригинальнейшие «Глаголы»:

Меня окружают молчаливые глаголы,
Похожие на чужие головы глаголы…

«Рождественский романс», «Проплывают облака».., а в отделе поэм («большая форма» обычно всегда длинновата и скучновата) отмечу «Большая элегия Джону Донну», где Бродскому удалось удивительно хорошо на протяжении семи страниц передать ощущение сна всего, сна земного[,] переходящего затем в сон метафизический, первозданный:

Джон Донн уснул, уснуло все вокруг,
Уснули стол, ковры, засовы, крюк,
Весь гардероб, буфет, свеча, гардины.
Уснуло все, Бутыль, стакан, тазы,
Хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда,
Ночник, белье, шкафы, стекло, часы,
Ступеньки лестниц, двери, ночь повсюду.

Упомяну еще раз «Шествие», вполне зрелую большую поэму, умело построенную композиционно.

Поэма «Гость», где имеется и мало ярких образов и оригинальных сравнений, и особенно «Исаак и Авраам» – произведения более «юношеские».

Среди стихотворений 1964 года (последний отдел) самые своеобразные – «Загадка ангелу» и «Окна».

В лице Иосифа Бродского нужно приветствовать новый поэтический талант, много обещающий в будущем.

Тем более трагична судьба его и тем более опасаешься, как бы условия ссылки и возможный психический надлом не отразились бы на его дальнейшем развитии.

Увы! И сейчас, как и в былые времена, судьба русского поэта находится в руках жандарма, по нынешней терминологии – [«]капитана госбезопасности».

Не довольно ли представителям этого учреждения исправлять и перевоспитывать наших поэтов?